Глава 1. Зелёная Зелень

У меня с детства есть подруга, которую я никогда не встречал. Я никогда её не видел, не слышал и никогда к ней не прикасался. Но при этом я знаю все черты её милого лица, в моих ушах эхом отдаётся её нежный голос, а руки помнят её тепло.

Она не существует. Если быть точнее, существует, но лишь в моих воспоминаниях. Может показаться, что я говорю об усопшей, но всё немного иначе. Её не существовало с самого начала.

Тока Нацунаги. Девушка, созданная специально для меня.

Так называемый «суррогат», обитатель искусственных воспоминаний. Если говорить прямо: вымышленный человек, фикция.

Фикции мои родители любили больше, чем что-либо. Либо больше, чем что-либо, ненавидели реальность. Вместо того чтобы взять отпуск, они покупали искусственные воспоминания об отпуске. Вместо того чтобы устроить вечеринку, они покупали искусственные воспоминания о вечеринке. Вместо свадьбы — тоже купленная имитация в памяти. Вот такими людьми я и воспитывался.

Семья у нас была необычная.

Отец часто называл мать чужими именами, и лично я слышал минимум пять разных вариаций. Также он, — женатый человек, — купил себе несколько медовых месяцев, а в придачу к ним — суррогатных бывших жён всех возрастов. Самая старшая из них годилась ему в матери, а младшая — в дочери.

Мать же с именем отца никогда не ошибалась. Зато всегда ошибалась с моим. И речь идёт вовсе не о случайных оговорках. Я единственный ребёнок в семье, однако в её мире присутствовали ещё трое: суррогаты, рождённые Ангелом.

Получился бы идеальный замкнутый круг, путай я имя отца, но, к сожалению, ни одного искусственного воспоминания в детстве мне не досталось, — памяти своего чада родители не коснулись и пальцем. И дело точно не в деньгах. Моя семья — худший пример для подражания, но жили мы всегда в достатке.

Им просто так захотелось.

Широко известно, что внедрение ребёнку воспоминаний о всеобъемлющей любви и успехе, сопровождающих его в период становления личности, положительно сказывается на эмоциональном развитии. В некоторых случаях даже лучше, чем настоящая любовь или достижения; поддельные воспоминания, сфабрикованные для каждого индивидуально, работают куда эффективнее реального жизненного опыта, полного отвлекающих раздражителей.

Сомневаюсь, что новости о данной разработке миновали моих родителей. Но, как бы то ни было, покупка воспоминаний своему ребёнку в их планы не входила.

— Искусственные воспоминания сродни протезам. Они восполняют то, чего у тебя нет, — любил говаривать отец. — Вступив во взрослую жизнь, ты уже будешь знать, чего тебе не хватает, и сможешь купить что угодно.

Мои родители поддались избитым фразам, используемым изготовителями поддельного прошлого и клиниками по их внедрению, — утешающим оправданиям, как бы снимающим вину за подделывание прошлого. Трудно представить, чего не хватало моему отцу, что он решил купить аж пять бывших жён.

Выдуманное прошлое родителей исключало контакты с невыдуманной семьёй: сведённое к минимуму общение, раздельные завтраки, обеды и ужины, ранний уход из дома и позднее возвращение, имели место и спонтанные пропадания на несколько дней. Складывалось ощущение, что иллюзией для них стала реальная жизнь, а не привнесённая искусственными воспоминаниями. Или, быть может, им просто приходилось делать соответствующий вид, чтобы не перевести своё существование в другое русло. Надо ли говорить, что в этой путанице они совершенно забыли обо мне?

Я никак не мог понять, почему мать с отцом не дают мне окунуться в их вымышленный мир, если становиться заботливыми родителями они не собираются.

Так и не познав любви, искренней или притворной, я вырос в человека, понятия не имевшего ни как любить, ни как заставлять любить себя. Я воздерживался от общения, неспособный представить, каково это — быть принятым посторонним человеком. Даже если удача улыбалась мне настолько широко, что я становился кому-то интересен, в дело вступал необоснованный страх не оправдать ожиданий, пресекающий любые разговоры и отталкивающий. Итогом послужила проведённая в одиночестве юность.

Когда мне исполнилось пятнадцать, родители подали на развод. Они объяснили, что обговорено всё было уже давно, но меня это едва ли интересовало, и насчёт сложившейся ситуации я имел один вопрос: они действительно полагали, что если долго обдумывать уже принятое решение, то оно станет менее роковым? Умышленное убийство судится строже спонтанного.

После недолгих перетягиваний каната опеку надо мной взял отец. Увидеть мать с того момента мне довелось лишь раз, но и тогда она прошла мимо, даже не взглянув в мою сторону, словно не заметив. Мне прекрасно известно, насколько плохая она актриса, — сделать это намеренно у неё бы не получилось, и отсюда следовал один-единственный вывод: она приняла Лету, чтобы стереть воспоминания о прошлой семье.

В её глазах я просто прохожий. Чувство шока меня миновало, было лишь своего рода восхищение.

«Могу лишь искренне позавидовать человеку, столь уверенно следующему своему образу жизни. Мне есть с кого брать пример» — думал я в тот момент.

Случилось это, когда мне было девятнадцать с половиной лет.

Я с выключенным светом сидел у себя в комнате, пил дешёвое пиво и, вспоминая свою жизнь, убеждался, что за всё это время не произошло ничего, что я смог бы назвать «воспоминанием».

Сплошная серость. Детский сад, начальная школа, средняя школа, старшая школа, колледж… Ни яркости, ни насыщенности, ни цвета. Лишь монотонная серость, тянущаяся вдоль горизонта. Даже промозглость лишённого радости детства не казалась чем-то особенным.

«Люди цепляются за фальшивые воспоминания лишь оттого, что на душе у них пусто так же, как у меня».

Но впускать в свою память нечто чужое я всё равно не захотел и по-прежнему ненавидел фикцию в любом её проявлении. Возможно, то было лишь выражение протеста жившим во лжи родителям, но даже пресное существование казалось мне куда интереснее жизни, полной сфабрикованного хвастовства, а самая захватывающая история в моих глазах не стоила ни гроша, ибо она просто-напросто выдумана. Справедливости ради отмечу, что не все виды манипуляций с памятью я считал одинаково плохими.

В тот день я перестал уделять внимание всему, кроме подработок. Отец присылал мне достойное пособие, но своей цели мне хотелось добиться по максимуму самостоятельно.

Покупка Леты.

Я прожил пустую жизнь, и наилучшее решение — вовсе её забыть.

Человек чувствует опустошённость, когда там, где должно что-то быть, ничего нет. Но она может исчезнуть.

Пустота не возникнет там, где пустовать будет нечему.

Я стремился к абсолютному нулю.

Сняв с банковского счёта накопленные за четыре месяца сбережения, я отправился в больницу. На разговоры с консультантом и заполнение «личного дела» ушло полдня, но уже дома, уставший, я принялся праздновать, сопровождаемый алкоголем и одиночеством. Впервые в жизни мне довелось испытать чувство хоть какого-то успеха.

Консультация являла собой погружение в гипнотическое состояние путём приёма депрессантов, поэтому вспомнить ответы на вопросы мне не представилось возможным. За пределами больницы, когда я остался наедине, меня охватило — хоть и расплывчатое — сожаление: «я сказал слишком много». Не знаю, как это проявлялось, в излишней ли откровенности о деликатных желаниях или чём-то другом, но избавиться от нарастающего чувства у меня не выходило. Не помнил этого только мозг. Никак не тело.

На процедуру, у обычных людей занимающую половину недели, я потратил лишь полдня. Яркий пример того, насколько пустой была моя жизнь.

Месяц спустя пришла упаковка Леты. Я бесчисленное множество раз видел, какими дозами принимали изменяющих память наноботов мои родители, поэтому инструкция была отложена в сторону, а пачка порошкообразного препарата — высыпана в воду и выпита одним глотком. Я опустился на пол принялся ждать, пока моё серое прошлое не станет чистым добела.

«Я наконец-то смогу всё забыть».

На деле, естественно, воспоминания стираются не все. Лета оставляет всё необходимое для повседневности и в первую очередь затрагивает лишь отдельные фрагменты жизни. На декларативную и семантическую память препарат не влияет. Невербальная память остаётся нетронутой в зависимости от вшитой в наноботов программы. Так действуют все лекарства; как для подмены воспоминаний, так и для их внушения. Это исключает вероятность лишиться знаний и навыков при приёме Леты, но усложняет развитие Мнемозины, мгновенно обеспечивающей всезнание и всемогущество.

Я решил избавиться от всех воспоминаний, полученных мной в период с шести до пятнадцати лет. Люди наподобие меня, стирающие целый отрезок жизни, а не только определённые воспоминания, как правило, с кем-то или чем-то связанные, встречаются довольно редко. Обычно человек стремится вывести страдания, а не всю память целиком.

Я не сводил взгляда с настольных часов, выжидая, когда, наконец, почувствую симптомы амнезии. При нормальных условиях наноботы достигают мозга через пять минут после приёма и уже через полчаса заканчивают стирание воспоминаний. Но прошёл час, и никаких изменений я не наблюдал. Я помнил, как чуть не утонул, когда учился плавать, в шесть. Как месяц пролежал в больнице с пневмонией в одиннадцать. Помнил несчастный случай в четырнадцать, после которого мне на коленку наложили три шва. Из головы не ушли даже имена всех вымышленных маминых дочерей и отцовских бывших жён. Мне становилось не по себе. Не подделку же мне подсунули? А может, стирание памяти так и работает?

Ты ведь не сможешь понять, что воспоминание исчезло, если его больше нет.

В попытках унять страхи удобными аргументами я заметил в своём прошлом что-то инородное.

Вскочив на ноги, я подбежал к мусорному ведру, вытащил из него упаковку лекарства и начал читать приложенную инструкцию.

Я молился, чтобы моя догадка оказалась неверной. Но мольбы услышаны не были.

Произошла какая-то ошибка. Мне отправили не Лету. В руке я держал пачку от совершенно других наноботов, — принимаемых в основном недовольными своей молодостью людьми, — которые запрограммированы на вживление в память вымышленного детства.

Зелёная Зелень.

Вместо Леты я выпил её.

Серый горизонт окрасился не белым, а зелёным цветом.

Я примерно догадывался, как в больнице могли перепутать два этих препарата: возможно, от моей фразы «В моей юности не было ничего хорошего, и я хочу всё забыть» консультант услышал только первую часть и поспешил выписать неправильный рецепт.

Конечно, нормальные люди так бы и поступили. Это же естественно: если у тебя нет хороших воспоминаний, то купи их. Я и сам отчасти виноват. Во-первых, надо было уточнить, что именно мне нужно, а во-вторых, внимательно прочитать документы, которые подписываю.

И из-за одной ошибки я ненароком стал тем, кого так презирал.

Но при этом меня не отпускало ощущение судьбоносности происходящего.

Я сообщил клинике, что получил не свой заказ — мне тут же позвонили и извинились. Примерно через две недели мне пришли две пачки Леты. Одна для стирания воспоминаний о моей юности, другая — для вычёркивания из памяти всех поддельных событий, связанных с вымышленной Токой Нацунаги.

Так и не вскрыв упаковки, я положил их в шкаф, чтобы они не попадались мне на глаза. Страх отбил всё желание принимать препарат.

Испытывать это чувство вновь я не хотел.

По правде говоря, в глубине души я даже успокоился, узнав, что вместо Леты принял Зелёную Зелень, и, кажется, наконец понял, почему к первой возвращаются куда реже, нежели к другим наноботам.

Итак, мне имплантировали воспоминания о вымышленном детстве. Но оказались они слегка однобоки. Обычно эффект от Зелёной Зелени распространяется на всю память человека, начиная весёлым времяпрепровождением с друзьями и заканчивая преодолением трудностей с ними же, но в моём случае он сфокусировался на эпизодах с одной-единственной подругой.

Создаются искусственные воспоминания на основе документа, «личного дела», систематически генерируемого путём программного анализа полученных консультантом данных. Иными словами, конструктор воспоминаний просматривает информацию обо мне и решает, какое прошлое мне нужно.

Где-то внутри я понимал, по какой причине вместо группы друзей удостоился всего одного. Должно быть, конструктор подумал, что отсутствие любви со стороны семьи, друзей и девушек можно компенсировать одним человеком, сочетающим в себе всех сразу, а сэкономленное время и силы пустить на его более детальную проработку.

Не скрою, Тока Нацунаги подходила мне по всем параметрам. Моим вкусам соответствовал каждая её деталь. Не побоюсь этого слова, идеальная девушка. При каждом воспоминании о ней меня невольно посещала мысль: «Ах, если бы в детстве у меня действительно была такая подруга, какими бы волшебными стали те дни».

И именно по этой причине я был недоволен эффектом препарата.

Что может быть более пустым, чем осознание того, что твои самые яркие воспоминания — всего лишь чьё-то изделие?

*

— Тебе вставать скоро, — послышался её голос сквозь сон.

— Всё нормально, я ещё посплю, — ответил я, не открывая глаза.

— Даже не представляешь, что я с тобой сделаю, если ты сейчас же не встанешь, — прошептала она мне на ухо.

— Вперёд, — пробурчал я и повернулся на другой бок.

— И что бы такого придумать? — девушка хихикнула.

— Что хочешь. Но отомстить я не забуду, — я усмехнулся в ответ.

— Сэр, — сдержанно произнесла она.

— Прилегла бы рядом, Тока.

— Сэр?

Я проснулся.

— Вы в порядке?

Повернувшись, я увидел перед собой официантку, одетую в стилизованную под юкату униформу и склонившуюся к моему лицу. Я выпрямился, осмотрелся и, когда в глазах прояснилось, вспомнил, что до этого сидел в баре. Должно быть, перебрал и уснул.

— Вы в порядке? — повторила она. Мои реплики во время сна слегка вогнали её в краску.

— Можно воды? — спокойно попросил я. В ответ официантка улыбнулась, кивнула и ушла за кувшином.

Взгляд опустился на часы. Шесть вечера. А за столик я сел в три.

Я попил воды, оплатил счёт и ушёл. На улице моё тело облепила вязкая жара, напомнив об отсутствии кондиционера дома. «Там сейчас жарко, как в сауне», — с грустью подумал я.

В торговом квартале было как никогда людно. Мимо меня проходили весёлые девушки в юкате — настоящей, а не подделке, как у той официантки — каждая. Ноздри щекотал белый дым с запахом жжёного соуса и жареного мяса.

Город утопал в шуме разговоров, зазываний торговцев, писке светофоров, низком гуле двигателей и удалённых звуков флейты и игры тайко.

Первое августа, начало летнего фестиваля.

Но к этому событию я не имел никакого отношения и пошёл домой, аккуратно обходя идущих навстречу мне празднующих.

Наступил закат, количество людей сгущалось. Отвлекись я хоть на секунду — меня бы тут же снесло течением прохожих, вспотевшие лица которых на солнце блестели светло-оранжевым цветом.

Я ошибся, когда решил, что возле святыни людей будет меньше. Они были повсюду. Попытки продраться сквозь толпу увенчались помятыми сигаретами в нагрудном кармане, испачканной соусом рубашкой и отдавленными гэто пальцами ног. Самостоятельно выбирать, куда идти, уже не представлялось возможным, и я отдал себя потоку людей в надежде, что рано или поздно найду себя возле выхода.

Наконец оказавшись вне территории святыни, я не успел сделать и нескольких шагов по лестнице, как…

Вдруг услышал знакомый голос:

— Не хочешь поцеловаться?

Проделка Зелёной Зелени. Всего лишь галлюцинация, вызванная ассоциацией с летним фестивалем. А может, остатки сна, увиденного мною в пабе.

Я старался задуматься о чём-то постороннем и отвлечься, но, стоит выстроиться первой ассоциации, за ней тут же идёт другая; искусственные воспоминания, всплывающие из самых недр разума, при попытке их забыть становятся только ярче. Но понял я это, лишь когда моё сознание вернулось во времена вымышленной юности.

— Люди, наверное, думают, что мы встречаемся.

Мы с Токой, прогулявшись и обойдя каждую торговую тележку, расселись на ступенях местной святыни и рассматривали людей внизу.

В тот день я был в своей повседневной одежде; Тока, с красными хризантемами в волосах, — в синей юкате, украшенной узором из фейерверков. Прошлогодний наряд был заметно ярче, оттого нынешний её слегка взрослил.

— Хотя мы всего лишь друзья, — она сделал большой глоток газировки весьма странного, нездорового цвета, тихонько откашлялась и повернулась ко мне за ответом.

— Сомневаюсь, что нас можно принять за друзей, — сказал я, аккуратно подбирая слова.

— Дело говоришь, — Тока хихикнула, а затем как бы случайно положила свою ладонь на мою. — Интересно, а сейчас можно?

— Прекрати.

Её руку я, однако, не оттолкнул и вместо этого принялся незаметно осматриваться. Меня разрывало на части: с одной стороны, я боялся, что нас заметит кто-то из моих знакомых и начнёт меня поддразнивать, а с другой — только этого и ждал.

Ну, может, второе слегка перевешивало.

Мне было пятнадцать. Тогда я и начал рассматривать Току как девушку. Во втором классе средней школы нас рассадили по разным классам, и количество проводимого вместе времени заметно сократилось. Это и послужило катализатором: в том году на меня снизошло болезненное понимание того, что подруга детства, которую я считал членом своей семьи, — обычная девушка, как и все другие, и ничем не отличается от моих одноклассниц.

И в то же время я открыл в себе романтическое влечение к ней. Стоило мне единожды отступиться от собственных предрассудков, как меня поглотила красота её лица, казалось бы, уже давно знакомого и полностью изученного. Видев, как она общается с другими парнями, я не находил себе места.

Возможно, причина отсутствия интереса к девушкам заключалась в том, что мой идеальный партнёр был рядом с самого начала.

Знакомы мы были очень давно, поэтому мне не составило труда заметить, что внутренний мир Токи переживал схожие перемены. Летом того же года она начала относиться ко мне более робко и неуклюже. При взгляде со стороны в её действиях ничего не изменилось, но я чувствовал, что она лишь пытается имитировать своё прошлое поведение. Тока, должно быть, изо всех сил старалась не испортить наши беззаботные взаимоотношения.

Наступил третий год средней школы, и мы вновь оказались в одном классе. Нас постоянно тянуло друг к другу, словно в отместку за редкие встречи ранее. Тему чувств мы не поднимали, но время от времени как бы невзначай бросали фразы в духе «все снова подумают, что мы встречаемся» или в шутку брались за руки.

Методом проб и ошибок мы усиливали уверенность в том, что оба испытываем одинаковые чувства.

И в тот день Тока взошла на финальную ступень этой самой уверенности.

— Не хочешь поцеловаться? — поинтересовалась она, не переводя взгляда с толпы.

Вопрос прозвучал как бы вскользь, но я прекрасно знал, что Тока уже долгое время обыгрывала его в голове.

Ибо сам делал то же самое.

— Ну давай же! Проверим хоть, правда мы всего лишь друзья или нет, — несерьёзно дополнила она. — Может, удивимся ещё, как у нас сердца из груди повыпрыгивают.

— Даже не знаю, — ответил я так же беззаботно. — Уверен, мы ничего не почувствуем.

— Прям вот уверен?

— Ну… почти.

— Так давай узнаем наверняка.

Тока повернулась ко мне и закрыла глаза.

Мы морочили друг другу головы. Эксперимент ради любопытства. Очевидно, что дело было не в самом поцелуе. Но, отбросив всё это в сторону, наши губы всё же сомкнулись и спустя несколько мгновений разъединились.

Мы смотрели друг на друга, словно ничего не произошло.

— Ну как? — спросил я. Звучало это до странного сухо, я едва ли признал свой голос.

— Хм-м… — Тока слегка опустила голову. — Стучит сердце так же. А у тебя?

— Тоже.

— Хах.

— Я же говорил.

— Да. Но зато убедились, что между нами ничего нет.

Одна неприкрытая ложь на другой. Я хотел целовать Току снова и снова и тем самым напрямую поделиться своими чувствами. Движения глаз и дрожащий голос выдавали в ней то же желание. Уверен, короткое молчание перед её первым ответом возникло из-за того, что изначально она хотела сказать «Я не до конца поняла, так что давай попробуем ещё раз».

В этом, наверное, заключался её план оставить всё как есть до самого признания. По сути, я придерживался той же тактики. За те короткие секунды нашего поцелуя у меня в голове всё перевернулось вверх дном. Каждая клетка моего организма как бы предостерегала: «Ты не можешь зайти ещё дальше».

Один шаг, и всё изменится.

Потеря комфортных отношений в обмен на кратковременное возбуждение и волнение.

И никакого пути назад.

Должно быть, Тока тоже это поняла, оттого и сменила план действий и обратила всё в шутку.

И за это предусмотрительное решение я был ей искренне благодарен. Открой она мне сердце, продолжив гнуть свою линию, я бы ни за что не смог отказаться.

— Кстати, это был мой первый, — заговорила она по пути домой.

— Первый что? — с напускным неведением уточнил я.

— Поцелуй. А у тебя какой, Тихиро?

— Третий.

— Э? — Тока распахнула глаза и остановилась. — Когда? С кем?

— Ты что, не помнишь?

— … Другие два тоже были со мной?

— Первый — в шкафу у меня дома, когда мне было семь. Второй — когда мы у тебя уроки делали, в десять.

— О, точно, вспомнила! — воскликнула она спустя нескольких секунд молчания. — Отличная же у тебя память.

— Нет, Тока, это у тебя она плохая.

— Ну уж какая есть.

— Уверен, через несколько лет ты и сегодняшний забудешь.

— Хах, значит, это был третий… — она замолчала. Её лицо блеснуло улыбкой: — Подожди-ка. Не третий. Четвёртый.

Настала моя очередь удивляться.

— Когда?

— Не скажу, — бесстрастно ответила она. — Но было это совсем недавно.

— Не припомню что-то.

— Естественно. Ты спал.

— … Странно, что я ничего не почувствовал.

— А-ха-ха! В этом и суть!

— Хитрюга.

— Согласна-согласна! — Тока выпятила грудь и засмеялась.

На самом деле пятый. Что ж, не я один остался в дураках.

Мой мозг впитал в себя множество сахарно-сладких, но фальшивых событий. Каждая мельчайшая их деталь вспыхивала ярче любого настоящего воспоминания, бесчеловечно заставляя сердце биться всё чаще.

К сожалению, от обычных воспоминаний искусственные отличаются тем, что они не забываются со временем. Это чем-то напоминает тату: естественным путём их не выведешь. Эффективность меняющих память наноботов демонстрируют клинические исследования: пациенты с новой деменцией Альцгеймера, ранее обращавшиеся к искусственным воспоминаниям, забывают своё реальное прошлое в разы быстрее, чем выдуманное. Единственный способ избавиться от воздействия Зелёной Зелени — принять Лету, разработанную специально для таких случаев.

Посмотреть страху в глаза и выпить Лету или пойти на поводу искусственных воспоминаний. Я долгое время колебался между этими вариантами.

Не стереть фиктивное прошлое — навсегда остаться запертым наедине с несуществующей подругой детства.

Павший духом и по горло сытый собственной нерешительностью, я вздохнул и приподнял глаза.

Передо мной возвышались тории. Похоже, погружённый в размышления, я дошёл до выхода и наконец-то мог сбежать с фестиваля. Чем больше я там находился, тем сильнее проникался несуществующим прошлым.

Моего слуха коснулся звук взрыва. Я машинально посмотрел наверх и увидел запущенный в ночное небо салют. Должно быть, в соседнем городе началось фейерверк-шоу. Я перевёл взгляд обратно на дорогу, и вдруг мне послышалось, как кто-то сказал: «Сейчас же обернись».

Я неосознанно замедлил шаг.

Взглянул через плечо.

И среди толпы сразу же заметил её.

Она стояла так же, вполоборота, и смотрела на меня.

Стекающие к лопаткам чёрные волосы.

Насыщенно-синяя юката с узором из фейерверков.

Привлекающая внимание бледная кожа.

И красные хризантемы в волосах.

Наши глаза встретились.

Время остановилось.

Я чувствовал. Я знал.

У нас одинаковые воспоминания.

Шум фестиваля оказался где-то вдалеке.

Всё, кроме неё, лишилось красок.

«Я должен к ней подойти».

«Я должен с ней поговорить».

Я сделал шаг навстречу ей.

Она сделала шаг навстречу мне.

Но нас немилосердно отвлекла и разделила толпа.

Я в мгновение ока её потерял.